словник
філософи
хрестоматія
енциклопедія
консультація
програма
            Проблема противоречия в логике

    «Диалектическое противоречие». Москва, 1979, с. 122-143



    С самого начала оговорим, что под термином «логика» мы имеем в виду науку о мышлении, науку о формах и закономерностях развития понятий, а не что-либо иное.

    Это обстоятельство последнее время приходится специально оговаривать по той причине, что этот термин – и даже для обозначения «единственно-современной» и «единственно-научной» логики – нередко фигурирует в титулах книг и статей, посвященных совсем иному предмету, а именно «языку науки».

    Соответственно речь тут идет о противоречии в мышлении, в процессе развития понятий, в процессе развития науки. Тем самым мы оставляем пока в стороне сугубо специальный вопрос о формах выражения противоречий развивающегося мышления в так называемом языке науки. Это – вопрос, заслуживающий всяческого уважения и внимательнейшего рассмотрения, но другой.

    В логике, о которой мы ведем речь, рассматриваются вовсе не специфические формы выражения мышления в языке вообще, тем более в искусственном «языке науки», а формы самого мышления, понимаемого как «естественно-исторический процесс», реализующийся отнюдь не только в языке.

    Разумеется, формы мышления выражаются (и осознаются) в языке, в формах языка, но не видеть принципиального отличия между тем и другим было бы грубейшей, а для специалиста по логике и вовсе непростительной, ошибкой. Знака равенства между формами мышления и формами выражения мышления в языке ставить нельзя, если, конечно, не стоять обеими ногами на почве того старинного философского предрассудка, согласно которому язык вообще (в самом широком смысле) есть та единственная «внешняя форма», в которой осуществляется, «проявляется», «эксплицируется», а потому и исследуется мышление. Тогда – да, тогда формы и нормы «языка» и есть единственно доступные наблюдению и изучению «формы мышления», его логические нормы. Однако предрассудок этот, как давно и хорошо известно, чреват печальными последствиями для науки о мышлении и, в частности, угрозой полного вырождения логики как науки, исследующей всеобщие и необходимые формы и законы мышления, в систему чисто-субъективных «правил», не имеющих и не могущих иметь никакого объективного основания и оправдания, а потому учреждаемых по полюбовному соглашению («конвенционально»); «логика» в таком толковании неизбежно превращается в нечто похожее на ту конвенцию, которую когда-то нарушил Паниковский. Отождествление форм мышления с формами языка, под знаком которого логика разрабатывалась стоиками и средневековыми схоластами, имело, конечно, свое историческое оправдание, которое кануло в Лету.

    Гегель давно разделался с обрисованным предрассудком (хотя и не до конца, посчитав «язык» если и не единственной, то все же первой, а посему и последней, высшей и адекватнейшей, формой «проявления силы мысли»). Гегель подорвал престиж этого предрассудка простым вопросом: а кто сказал, что мышление проявляет себя, обнаруживает свои формы только в языке, только в речи, только в говорении и в графическом изображении этого говорения? А разве в поступках, в деяниях своих, в актах формирования вещей, в созидании предметного тела цивилизации человек не обнаруживает себя в качестве мыслящего существа? Вопрос, пожалуй, чисто риторический. А если так, то почему мышление надлежит исследовать исключительно в вербальной форме его обнаружения?

    Тут-то и был прочерчен рубеж между старой «логикой» и логикой действительно современной. Логика, по-прежнему желающая исследовать формы мышления, логические его формы, здесь впервые сознательно отделила себя от изучения словесных форм их проявления и тем самым впервые выделила логические формы и законы мышления в качестве предмета своих специальных забот и размышлений. Обрисованный выше принципиальный порок старой – чисто формальной – логики довольно четко осознавался не только Гегелем, но и многими его философскими оппонентами. Так, А. Тренделенбург констатировал тот факт, что традиционная логика осознала себя в языке и во многих отношениях может называться углубленной в себя грамматикой 1. В том же духе высказался на этот счет и Л. Фейербах: «Только метафизические отношения суть логические отношения, только метафизика, как наука о категориях, является истинной эзотерической логикой. Такова глубокая мысль Гегеля. Так называемые логические формы суть только абстрактные элементарнейшие формы речи; но речь – это не мышление, иначе величайшие болтуны должны были быть величайшими мыслителями» 2. Сказано грубовато, но совершенно справедливо.

    Если логика есть наука о мышлении, то и исследовать в качестве своего эмпирического материала она обязана мышление во всех его проявлениях, в том числе, разумеется, и в словесном его выражении, в вербальной форме его проявления. Но и тут, как и везде, логика обязана обнаруживать логическую форму как таковую, форму мышления как таковую, во всей ее независимости от ее словесно-терминологических и синтаксических одеяний, от «внешней формы», каковой последние и являются.

    Если логические формы обнаруживают себя не только в актах говорения об окружающем мире, но и в актах его действительного изменения, в практике человека, то практика оказывается критерием «правильности» логических фигур, управляющих речью человека, его словесно-оформленным самосознанием. Логические формы (схемы, фигуры) – это формы, в рамках которых совершается человеческая деятельность вообще, на какой бы предмет, в частности, она ни была направлена, будь то слова, вещи или события, исторические ситуации.

    И если какую-то фигуру мы обнаруживаем только в словесной форме протекания мышления и не можем обнаружить ее в реальных делах человеческих (в качестве их абстрактной схемы), то это говорит о том, что мы столкнулись вовсе не с логической формой, а всего-навсего с формой речи. Практика и для логики остается критерием истины, определителем, с логической формой мы имеем дело или нет.

    Естественно, что при понимании логики как науки о мышлении, как о деятельности, которая реализуется не только в словах, не только в говорении и в графической записи этого говорения, но и (и даже прежде всего!) в делах, в актах изменения внешнего мира, в экспериментах с вполне реальными вещами, в процессе созидания предметов труда и преобразования отношений между людьми, дело начинает выглядеть существенно иначе, нежели в глазах сторонников старой, чисто формальной, логики, рассуждавших не столько о мышлении, сколько о способах связывания «субъекта с предикатами» в составе словесного «определения» вещи, о «конъюнкциях высказываний», взаимно зачеркивающих друг друга, и тому подобных ситуациях, имеющих скорее лингвистический, нежели логический характер.

    С этой точки зрения именно противоречие, а вовсе не его отсутствие, оказывается той реальной логической формой, в рамках которой совершается действительное мышление, реализующее себя в виде развития науки, техники и «нравственности».


Hosted by uCoz